Неточные совпадения
Не жутко и не боязно
Вдруг
стало, — словно
радостьюТак и взмывало грудь…
— Тише, дети, тише! — даже сердито закричал Левин на детей,
становясь пред женой, чтобы защитить ее, когда толпа детей с визгом
радости разлетелась им навстречу.
Прежде (это началось почти с детства и всё росло до полной возмужалости), когда он старался сделать что-нибудь такое, что сделало бы добро для всех, для человечества, для России, для всей деревни, он замечал, что мысли об этом были приятны, но сама деятельность всегда бывала нескладная, не было полной уверенности в том, что дело необходимо нужно, и сама деятельность, казавшаяся сначала столь большою, всё уменьшаясь и уменьшаясь, сходила на-нет; теперь же, когда он после женитьбы
стал более и более ограничиваться жизнью для себя, он, хотя не испытывал более никакой
радости при мысли о своей деятельности, чувствовал уверенность, что дело его необходимо, видел, что оно спорится гораздо лучше, чем прежде, и что оно всё
становится больше и больше.
Но ему
стало стыдно за это чувство, и тотчас же он как бы раскрыл свои душевные объятия и с умиленною
радостью ожидал и желал теперь всею душой, чтоб это был брат.
Первое время женитьба, новые
радости и обязанности, узнанные им, совершенно заглушили эти мысли; но в последнее время, после родов жены, когда он жил в Москве без дела, Левину всё чаще и чаще, настоятельнее и настоятельнее
стал представляться требовавший разрешения вопрос.
Следующие два препятствия, канава и барьер, были перейдены легко, но Вронский
стал слышать ближе сап и скок Гладиатора. Он послал лошадь и с
радостью почувствовал, что она легко прибавила ходу, и звук копыт Гладиатора
стал слышен опять в том же прежнем расстоянии.
Всё шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша
стал свистать и, что было хуже всего, не послушался Англичанки, и был оставлен без сладкого пирога. Дарья Александровна не допустила бы в такой день до наказания, если б она была тут; но надо было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише не будет сладкого пирога. Это испортило немного общую
радость.
Теперь, в уединении деревни, она чаще и чаще
стала сознавать эти
радости. Часто, глядя на них, она делала всевозможные усилия, чтоб убедить себя, что она заблуждается, что она, как мать, пристрастна к своим детям; всё-таки она не могла не говорить себе, что у нее прелестные дети, все шестеро, все в равных родах, но такие, какие редко бывают, — и была счастлива ими и гордилась ими.
Он вдруг почувствовал, что то самое, что было источником его страданий,
стало источником его духовной
радости, то, что казалось неразрешимым, когда он осуждал, упрекал и ненавидел,
стало просто и ясно, когда он прощал и любил.
Левину завидно
стало за это здоровое веселье, хотелось принять участие в выражении этой
радости жизни.
Она вспомнила ту, отчасти искреннюю, хотя и много преувеличенную, роль матери, живущей для сына, которую она взяла на себя в последние годы, и с
радостью почувствовала, что в том состоянии, в котором она находилась, у ней есть держава, независимая от положения, в которое она
станет к мужу и к Вронскому.
Я не
стану обвинять тебя — ты поступил со мною, как поступил бы всякий другой мужчина: ты любил меня как собственность, как источник
радостей, тревог и печалей, сменявшихся взаимно, без которых жизнь скучна и однообразна.
Я не спускал глаз с Катеньки. Я давно уже привык к ее свеженькому белокуренькому личику и всегда любил его; но теперь я внимательнее
стал всматриваться в него и полюбил еще больше. Когда мы подошли к большим, папа, к великой нашей
радости, объявил, что, по просьбе матушки, поездка отложена до завтрашнего утра.
— Жалостно и обидно смотреть. Я видела по его лицу, что он груб и сердит. Я с
радостью убежала бы, но, честное слово, сил не было от стыда. И он
стал говорить: «Мне, милая, это больше невыгодно. Теперь в моде заграничный товар, все лавки полны им, а эти изделия не берут». Так он сказал. Он говорил еще много чего, но я все перепутала и забыла. Должно быть, он сжалился надо мною, так как посоветовал сходить в «Детский базар» и «Аладдинову лампу».
Голос ее
стал звонок, как металл; торжество и
радость звучали в нем и крепили его.
«Денег? Каких денег? — думал Раскольников, — но…
стало быть, уж наверно не то!» И он вздрогнул от
радости. Ему
стало вдруг ужасно, невыразимо легко. Все с плеч слетело.
От природы была она характера смешливого, веселого и миролюбивого, но от беспрерывных несчастий и неудач она до того яростно
стала желать и требовать, чтобы все жили в мире и
радости и не смели жить иначе, что самый легкий диссонанс в жизни, самая малейшая неудача
стали приводить ее тотчас же чуть не в исступление, и она в один миг, после самых ярких надежд и фантазий, начинала клясть судьбу, рвать и метать все, что ни попадало под руку, и колотиться головой об стену.
Пульхерия Александровна с
радостью благословила дочь на брак с Разумихиным; но после этого брака
стала как будто еще грустнее и озабоченнее.
Кабанов. Кто ее знает. Говорят, с Кудряшом с Ванькой убежала, и того также нигде не найдут. Уж это, Кулигин, надо прямо сказать, что от маменьки; потому
стала ее тиранить и на замок запирать. «Не запирайте, говорит, хуже будет!» Вот так и вышло. Что ж мне теперь делать, скажи ты мне! Научи ты меня, как мне жить теперь! Дом мне опостылел, людей совестно, за дело возьмусь, руки отваливаются. Вот теперь домой иду; на
радость, что ль, иду?
Весело хлопотали птицы, обильно цвели цветы, бархатное небо наполняло сад голубым сиянием, и в блеске весенней
радости было бы неприлично говорить о печальном. Вера Петровна
стала расспрашивать Спивака о музыке, он тотчас оживился и, выдергивая из галстука синие нитки, делая пальцами в воздухе маленькие запятые, сообщил, что на Западе — нет музыки.
Катин заговорил тише, менее оживленно. Климу показалось, что, несмотря на
радость, с которой писатель встретил дядю, он боится его, как ученик наставника. А сиповатый голос дяди Якова
стал сильнее, в словах его явилось обилие рокочущих звуков.
Самгин пробовал передать это впечатление Варваре, но она
стала совершенно глуха к его речам, и казалось, что она живет в трепетной
радости птенца, который, обрастая перьями, чувствует, что и он тоже скоро начнет летать.
— И пьет. Вообще тут многие живут в тревожном настроении, перелом души! — продолжал Дмитрий все с
радостью. — А я, кажется,
стал похож на Дронова: хочу все знать и ничего не успеваю. И естественник, и филолог…
— Готово, — с
радостью объявил Косарев и усердно начал хвалить кузнеца: — Крепче новой
стала ось; ну и мастер!
— Так — уютнее, — согласилась Дуняша, выходя из-за ширмы в капотике, обшитом мехом; косу она расплела, рыжие волосы богато рассыпались по спине, по плечам, лицо ее
стало острее и приобрело в глазах Клима сходство с мордочкой лисы. Хотя Дуняша не улыбалась, но неуловимые, изменчивые глаза ее горели
радостью и как будто увеличились вдвое. Она села на диван, прижав голову к плечу Самгина.
Он был давно не брит, щетинистые скулы его играли, точно он жевал что-то, усы — шевелились, был он как бы в сильном хмеле, дышал горячо, но вином от него не пахло. От его
радости Самгину
стало неловко, даже смешно, но искренность
радости этой была все-таки приятна.
Заметив, что Дронов называет голодного червя — чевряком, чреваком, чревоедом, Клим не поверил ему. Но, слушая таинственный шепот, он с удивлением видел пред собою другого мальчика, плоское лицо нянькина внука
становилось красивее, глаза его не бегали, в зрачках разгорался голубоватый огонек
радости, непонятной Климу. За ужином Клим передал рассказ Дронова отцу, — отец тоже непонятно обрадовался.
— Милая, — прошептал Клим в зеркало, не находя в себе ни
радости, ни гордости, не чувствуя, что Лидия
стала ближе ему, и не понимая, как надобно вести себя, что следует говорить. Он видел, что ошибся, — Лидия смотрит на себя не с испугом, а вопросительно, с изумлением. Он подошел к ней, обнял.
Дома его встречало праздничное лицо ‹девицы›. Она очень располнела, сладко улыбалась, губы у нее очень яркие, пухлые, и в глазах светилась неиссякаемо
радость. Она была очень антипатична,
становилась все более фамильярной, но — Клим Иванович терпел ее, — хорошая работница, неплохо и дешево готовит, держит комнаты в строгой чистоте. Изредка он спрашивал ее...
И вдруг с черного неба опрокинули огромную чашу густейшего медного звука, нелепо лопнуло что-то, как будто выстрел пушки, тишина взорвалась, во тьму влился свет, и
стало видно улыбки
радости, сияющие глаза, весь Кремль вспыхнул яркими огнями, торжественно и бурно поплыл над Москвой колокольный звон, а над толпой птицами затрепетали, крестясь, тысячи рук, на паперть собора вышло золотое духовенство, человек с горящей разноцветно головой осенил людей огненным крестом, и тысячеустый голос густо, потрясающе и убежденно — трижды сказал...
На улице было людно и шумно, но еще шумнее
стало, когда вышли на Тверскую. Бесконечно двигалась и гудела толпа оборванных, измятых, грязных людей. Негромкий, но сплошной ропот стоял в воздухе, его разрывали истерические голоса женщин. Люди устало шли против солнца, наклоня головы, как бы чувствуя себя виноватыми. Но часто, когда человек поднимал голову, Самгин видел на истомленном лице выражение тихой
радости.
— Тут, знаешь, убивали, — сказала она очень оживленно. В зеленоватом шерстяном платье, с волосами, начесанными на уши, с напудренным носом, она не
стала привлекательнее, но оживление все-таки прикрашивало ее. Самгин видел, что это она понимает и ей нравится быть в центре чего-то. Но он хорошо чувствовал за
радостью жены и ее гостей — страх.
Бальзаминов. Маменька, уж вы теперь смотрите за мной, как бы со мной чего не сделалось. Батюшки мои! Батюшки мои! (Прыгает от
радости.) Я теперь точно новый человек
стал. Маменька, я теперь не Бальзаминов, а кто-нибудь другой!
Вдруг ему
стало так легко, весело; он начал ходить из угла в угол, даже пощелкивал тихонько пальцами, чуть не закричал от
радости, подошел к двери Ольги и тихо позвал ее веселым голосом...
— Приду; как не прийти взглянуть на Андрея Ильича? Чай, великонек
стал! Господи!
Радости какой привел дождаться Господь! Приду, батюшка, дай Бог вам доброго здоровья и несчетные годы… — ворчал Захар вслед уезжавшей коляске.
Обломов, увидев давно умершую мать, и во сне затрепетал от
радости, от жаркой любви к ней: у него, у сонного, медленно выплыли из-под ресниц и
стали неподвижно две теплые слезы.
— Что смеешься! Я дело говорю. Какая бы
радость бабушке! Тогда бы не
стал дарить кружев да серебра: понадобилось бы самому…
Я тотчас понял, только что она вошла, что она непременно на меня накинется; даже был немножко уверен, что она, собственно, для этого и пришла, а потому я
стал вдруг необыкновенно развязен; да и ничего мне это не стоило, потому что я все еще, с давешнего, продолжал быть в
радости и в сиянии.
Он
стал обнимать меня с
радости.
Погода здесь во все время нашего пребывания была непостоянная: то дует северный муссон, иногда свежий до степени шторма, то идет проливной, безотрадный дождь. Зато чуть проглянет солнце — все
становится так прозрачно, ясно, так млеет в
радости… У нас, однако ж, было довольно дурной погоды — такой уж февраль здесь.
Радость,
радость, праздник: шкуна пришла! Сегодня, 3-го числа, палят японские пушки. С салингов завидели шкуну. Часу в 1-м она
стала на якорь подле нас. Сколько новостей!
Перестал же он верить себе, а
стал верить другим потому, что жить, веря себе, было слишком трудно: веря себе, всякий вопрос надо решать всегда не в пользу своего животного я, ищущего легких
радостей, а почти всегда против него; веря же другим, решать нечего было, всё уже было решено и решено было всегда против духовного и в пользу животного я.
И от этого у него всегда были грустные глаза. И от этого, увидав Нехлюдова, которого он знал тогда, когда все эти лжи еще не установились в нем, он вспомнил себя таким, каким он был тогда; и в особенности после того как он поторопился намекнуть ему на свое религиозное воззрение, он больше чем когда-нибудь почувствовал всё это «не то», и ему
стало мучительно грустно. Это же самое — после первого впечатления
радости увидать старого приятеля — почувствовал и Нехлюдов.
Он был уверен, что его чувство к Катюше есть только одно из проявлений наполнявшего тогда всё его существо чувства
радости жизни, разделяемое этой милой, веселой девочкой. Когда же он уезжал, и Катюша, стоя на крыльце с тетушками, провожала его своими черными, полными слез и немного косившими глазами, он почувствовал однако, что покидает что-то прекрасное, дорогое, которое никогда уже не повторится. И ему
стало очень грустно.
Рабочие же, испытывая
радость и успокоение людей, миновавших большую опасность, остановились и
стали размещаться, скидывая движениями плеча тяжелые мешки с спин и засовывая их под лавки.
За все время, пока он живет в Дялиже, любовь к Котику была его единственной
радостью и, вероятно, последней. По вечерам он играет в клубе в винт и потом сидит один за большим столом и ужинает. Ему прислуживает лакей Иван, самый старый и почтенный, подают ему лафит № 17, и уже все — и старшины клуба, и повар, и лакей — знают, что он любит и чего не любит, стараются изо всех сил угодить ему, а то, чего доброго, рассердится вдруг и
станет стучать палкой о пол.
И достигли того, что вещей накопили больше, а
радости стало меньше.
Чиновник с
радостью стал уговаривать его совсем продать, но Митя не согласился, и тот выдал ему десять рублей, заявив, что процентов не возьмет ни за что.
Правда, некоторые, вначале немногие, а потом все больше и больше,
стали веровать в истину его показаний и очень начали посещать меня и расспрашивать с большим любопытством и
радостью: ибо любит человек падение праведного и позор его.
Они будут расслабленно трепетать гнева нашего, умы их оробеют, глаза их
станут слезоточивы, как у детей и женщин, но столь же легко будут переходить они по нашему мановению к веселью и к смеху, светлой
радости и счастливой детской песенке.